Художник под елью
высокую ставит треногу,
свистит потихоньку
и пишет лесную дорогу.
Посмотрит под ноги –
ромашка цветет, подорожник.
Он с них начинает.
Такой аккуратный художник.
Он краски мешает
и больше всего озабочен
лиловым репейником –
маленьким чудом обочин.
Он слышит,
как ветер играет с кустом молочая,
движение листьев
за двадцать шагов различая.
Осенний стожок перед ним,
как божок невысокий,
встает, подбоченясь,
из зарослей желтой осоки.
И близость реки
он в лесной духоте ощущает –
край пестрой палитры
под ультрамарин очищает.
Чернеет обитель,
грохочет пустая телега,
подкова в пыли –
словно давешний след печенега.
На красном песке
просыхают зеленые сети.
Паром подвигается
к левобережью Исети.
Художник торопится,
красок ему не хватает:
он к чистому цвету
большое пристрастье питает.
Темнеет, светает...
Кончается осень однажды,
но не утоляет
мучительной творческой жажды.
Художник, художник!
Полжизни на это убудет.
И может случиться,
что кто-нибудь нас не забудет
и тоненькой кистью
потянется к краскам отважно.
И солнце его ослепит...
Остальное – не важно!
Надеюсь будет полезен коллегам сайт http://archive.diary.ru/~nadynro-24/? Сообщество «Поэтический вернисаж», посвященное теме живописи в поэзии и поэзии в живописи
Редко кто из поэтов и писателей прямо или косвенно не обращался к сюжетам и образам Библии. Многих писателей она привлекала образностью, богатством и красотой художественного слова. В этом ряду Данте и Дж. Мильтон, И. В. Гете и Дж. Байрон, Б. Пастернак и И. Бродский....
Флора - итальянская богиня цветения колосьев, распускающихся цветов и садов. С приходом весны она царствует над всеми живыми существами. Римляне отождествляли ее с греческой богиней цветов Хлоридой. В "Фастах" Овидия флора так рассказывает о себе:
Вешних дыхание роз с уст излетает ее.
"Флорой зовусь, я была я Хлоридой; в устах же латинских
Имени моего греческий звук искажен.
Да, я была на блаженных полях Хлоридою - нимфой,
Там, где счастливцы мужи в оное время цвели.
Как хороша я была, мне мешает сказать моя скромность".
Комментарий был изменен с момента создания (svetomysik, Sat, 13/06/2009 - 19:37).
Канителят стариков бригады канитель одну и ту ж. Товарищи! На баррикады! - баррикады сердец и душ. Только тот коммунист истый, кто мосты к отступлению сжег. Довольно шагать, футуристы, в будущее прыжок! 10 Паровоз построить мало - накрутил колес и утек. Если песнь не громит вокзала, то к чему переменный ток? Громоздите за звуком звук вы и вперед, поя и свища. Есть еще хорошие буквы: Эр, Ша, 20 Ща. Это мало - построить п_а_рами, распушить по штанине канты Все совдепы не сдвинут армий, если марш не дадут музыканты. На улицу тащите рояли, барабан из окна багром! Барабан, рояль раскро_я_ ли, но чтоб грохот был, 30 чтоб гром. Это что - корпеть на заводах, перемазать рожу в копоть и на роскошь чужую в отдых осовелыми глазками хлопать. Довольно грошовых истин. Из сердца старое вытри. Улицы - наши кисти. Площади - наши палитры. 40 Книгой времени тысячелистой революции дни не воспеты. На улицы, футуристы, барабанщики и поэты! [1918]
Мадонна грустная крестом сложила руки:
О чем же плакать ей, блаженной, в небесах?
О чем молиться ей - и к небу сердца звуки,
Вздыхая, воссылать в уныньи и слезах?
Недаром падает, свежа и благовонна,
На землю жесткую насущная роса:
То плачут каждый день, как грустная Мадонна,
О немощах земли святые небеса.
Недаром голуби в лазури неба вьются,
Недаром лилии белеют по полям
И мысли чистые от избранных несутся
Сквозь тьму нечистых дел к прекрасным небесам.
Когда б безгрешное о грешном не молилось,
Когда бы праведник за гордых не страдал,
Давно бы уж земля под нами расступилась,
Давно бы мрачный ад всё светлое пожрал.
Вздыхай же и молись, и не скудей слезами,
Источник радости, вселюбящая мать!
Да льются теплые живящими реками
И в мире темном зла не будут иссыхать!
В сердцах пресыщенных, на алчном жизни пире,
В сердцах, обманутых надеждою земной,
Чем будет жить любовь в сем отлюбившем мире? -
Твоей молитвою, вздыханьем и слезой.
По лествице торжественной веков
Ты в славе шел, о древний град свободы!
Ты путь свершил при звоне тех оков,
Которыми опутывал народы.
Всё вслед тебе, покорное, текло,
И тучами ты скрыл во мгле эфирной
Перунами сверкавшее чело,
Венчанное короною всемирной.
Но ринулись посланницы снегов,
Кипящие метели поколений, -
И пал гигант, по лествице ж веков,
Биясь об их отзывные ступени;
Рассыпалась, слетев с главы твоей,
На мелкие венцы корона власти...
Так новый рой плодится малых змей
От аспида, разбитого на части.
Но путь торжеств еще не истреблен,
Проложенный гигантскими пятами;
И Колосей, и мрачный Пантеон,
И храм Петра стоят перед веками.
В дар вечности обрек твои труды
С тобой времен условившийся гений,
Как шествия великого следы,
Не стертые потопом изменений.
Урна времян часы изливает каплям подобно:
Капли в ручьи собрались; в реки ручьи возросли
И на дальнейшем брегу изливают пенистые волны
Вечности в море; а там нет ни предел, ни брегов;
Не возвышался там остров, ни дна там лот не находит;
Веки в него протекли, в нем исчезает их след.
Но знаменито вовеки своею кровавой струею
С звуками грома течет наше столетье туда;
И сокрушил наконец корабль, надежды несущий,
Пристани близок уже, в водоворот поглощен,
Счастие и добродетель, и вольность пожрал омут ярый,
Зри, восплывают еще страшны обломки в струе.
Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро,
Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех,
Крови - в твоей колыбели, припевание - громы сраженьев,
Ах, омоченно в крови ты ниспадаешь во гроб;
Но зри, две вознеслися скалы во среде струй кровавых:
Екатерина и Петр, вечности чада! и росс.
Мрачные тени созади, впреди их солнце;
Блеск лучезарный его твердой скалой отражен.
Там многотысячнолетны растаяли льды заблужденья,
Но зри, стоит еще там льдяный хребет, теремясь;
Так и они - се воля господня - исчезнут, растая,
Да человечество в хлябь льдяну, трясясь, не падет.
О незабвенно столетие! радостным смертным даруешь
Истину, вольность и свет, ясно созвездье вовек;
Мудрости смертных столпы разрушив, ты их паки создало;
Царства погибли тобой, как раздробленный корабль;
Царства ты зиждешь; они расцветут и низринутся паки;
Смертный что зиждет, все то рушится, будет все прах.
Но ты творец было мысли: они ж суть творения бога,
И не погибнут они, хотя бы гибла земля;
Смело счастливой рукою завесу творенья возвеяв,
Скрыту природу сглядев в дальном таилище дел,
Из океана возникли новы народы и земли,
Нощи глубокой из недр новы металлы тобой.
Ты исчисляешь светила, как пастырь играющих агнцев;
Нитью вождения вспять ты призываешь комет;
Луч рассечен тобой света; ты новые солнца воззвало;
Новы луны изо тьмы дальной воззвало пред нас;
Ты побудило упряму природу к рожденью чад новых;
Даже летучи пары ты заключило в ярем;
Молнью небесну сманило во узы железны на землю
И на воздушных крылах смертных на небо взнесло.
Мужественно сокрушило железны ты двери призраков,
Идолов свергло к земле, что мир на земле почитал.
Узы прервало, что дух наш тягчили, да к истинам новым
Молньей крылатой парит, глубже и глубже стремясь.
Мощно, велико ты было, столетье! дух веков прежних
Пал пред твоим олтарем ниц и безмолвен, дивясь.
Но твоих сил недостало к изгнанию всех духов ада,
Брызжущих пламенный яд чрез многотысящный век,
Их недостало на бешенство, ярость, железной ногою
Что подавляют цветы счастья и мудрости в нас.
Кровью на жертвеннике еще хищности смертны багрятся,
И человек претворен в люта тигра еще.
Пламенник браней, зри, мычется там на горах и на нивах,
В мирных долинах, в лугах, мычется в бурной волне.
Зри их сопутников черных!- ужасны!.. идут - ах! идут, зри:
(Яко ночные мечты) лютости, буйства, глад, мор!-
Иль невозвратен навек мир, дающий блаженство народам?
Или погрязнет еще, ах, человечество глубже?
Из недр гроба столетия глас утешенья изыде:
Срини отчаяние! смертный, надейся, бог жив.
Кто духу бурь повелел истязати бунтующи волны,
Времени держит еще цепь тот всесильной рукой:
Смертных дух бурь не развеет, зане суть лишь твари дневные,
Солнца на всходе цветут, блекнут с закатом они;
Вечна едина премудрость. Победа ее увенчает,
После тревог воззовет, смертных достойный...
Утро столетия нова кроваво еще нам явилось,
Но уже гонит свет дня нощи угрюмую тьму;
Выше и выше лети ко солнцу, орел ты российский,
Свет ты на землю снеси, молньи смертельны оставь.
Мир, суд правды, истина, вольность лиются от трона,
Екатериной, Петром вздвигнут, чтоб счастлив был росс.
Петр и ты, Екатерина! дух ваш живет еще с нами.
Зрите на новый вы век, зрите Россию свою.
Гений хранитель всегда, Александр, будь у нас...
1801-1802
С восьми до полночи таюсь я в будке тесной,
за книгой, много раз прочитанной, сижу
и слышу голос ваш... Я знаю,-- вы прелестны,
но, спутаться боясь, на вас я не гляжу.
Не ведаете вы моих печалей скрытых...
Я слышу голос ваш, надтреснутый слегка,
и в нем,-- да, только в нем, а не в словах избитых,-
звучат пленительно блаженство и тоска.
Все так недалеко, все так недостижимо!
Смеетесь, плачете, стучите каблучком,
вблизи проходите, и платье, вея мимо,
вдруг обдает меня воздушным холодком.
А я,-- исполненный и страсти и страданья,
глазами странствуя по пляшущим строкам,--
я кукольной любви притворные признанья
бесстрастным шепотом подсказываю вам...
Поросшие мхом, окаймленные плющем,
Развалины древнего зданья стоят,
Ничем не напомнят они о живущем,
О смерти на каждом шагу говорят.
Невольно сурово глядишь на руину
И думою сходствуешь с нею вполне.
Упавший обломок там вырыл стремнину,
Там сиро колонна приткнулась к стене,
Изрезало время морщинами темя,
А ветер-нахал их насквозь просверлил,
Карниз обвалился, как лишнее бремя,
Широкие двери буран растворил.
Изящные части загадочной грудой
Являются в целом смущенным очам,
Разрушено всё вековою причудой!
Но - слава искусству и древним умам!-
Еще нам напомнить и каждый обломок
Способен об их исполинском труде,
И днесь устыдится правдивый потомок
Дерзнуть посмеяться его наготе.
Глаза не окинут огромной руины,
И в час не обскачет пугливый олень;
Во всем, как остаток великой картины,
Былого величья хранит она тень.
Угрюмое зданье! века пробежали,
Пока к разрушенью ты сделало шаг;
Ты крупная буква на темной скрижали
Прошедших столетий; ты им саркофаг.
Твой жребий чудесный невольно мечтами
Зажег вдохновенную душу мою;
Поведай мне, как ты боролось с веками,
Поведай прошедшую участь свою.
- Великим умом я задумано было,
И думу глубокую множество рук
В существенность тяжким трудом обратило,
В красе величавой восстало я вдруг.
Взглянуть на меня собирались отвсюду,
Мой вид был прекрасен, торжествен и нов,
Дивился весь мир рукотворному чуду.
В средине седьми величавых холмов
Я грозной и прочной стояло твердыней,
И Рим, мне бессмертную участь суля,
Меня, ослепленный мятежной гордыней,
Мерилом назвал своего бытия:
"Покуда ты живо, и я не исчезну,-
Мечтал он, - тогда лишь, как миру конец,
Мы вместе провалимся в хаоса бездну".
Торжественной славой горел мой венец...
Наказан за гордость надменный мечтатель,
Мне многим досталось его пережить;
Хоть время, и люди, и жребий-каратель
С тех пор сговорились меня погубить.
Судьба к разрушенью мне путь указала:
Сперва как старик к нему тихо я шло,
Потом словно юноша быстро бежало,
А было уж старо и седо чело.
Что день, то я новые знало потери:
Все люди считали меня за свое
И рвали в куски, как голодные звери,
Невежды, изящное тело мое.
И вот от всего, что пленяло, дивило,
Безмерно гордился чем целый народ,
Осталась былого величья могила,
Теперь я скелет, безобразный урод.
Любуйся чудовищем с грустью мятежной,
Смотри и грусти обо мне надо мной,
Обдумай судьбу мою думой прилежной:
Невольно блеснут твои очи слезой.
Печален мой жребий, ужасен упадок!..
Но нет, не жалей меня, юный певец,
Удел настоящий мой темен, но сладок,
Тягчил меня славы прошедшей венец.
Ужасных картин я свидетелем было.
В день первый изменчивой жизни моей
Кровавое зрелище взор мой смутило:
В стенах моих звери терзали людей.
В годину гоненья на чад христианства
Неистово злоба в них рыскала вновь,
Страдало добро, ликовало тиранство,
Реками лилась христианская кровь.
А я содрогалось от хохота черни,
На мне отражался народный позор.
О, лучше б забвенье мильонами терний
Тогда ж закидало скорбящий мой взор!
Жалеть ли прошедшего с гибельной славой?!
Нет, странник, забыть я стараюсь его.
Взгляни: надо мною теперь величаво
Крест высится, веры святой торжество.
Там льется молитва, где страшная миру
Носилась речь злобы, как дикий буран;
Там амбра курений восходит к эфиру,
Где прежде дымилася кровь христиан.
О, я благодарна премудрому богу!
Пусть сорван покров красоты с моих чресл,
Пускай, указуя к паденью дорогу,
Меня изуродовал времени жезл -
Зато мои темные дни не тревожны,
Давно не обрызгано кровью стою...
Нет, нет, ко мне милостив рок непреложный,
Он чужд укоризны за участь мою...
Чу! звон колокольный! иди на средину
Развалин печальных, к предвечному в храм,
И спой там не жалобный гимн на судьбину,-
Мой гимн благодарственный спой небесам...
В столицу съехались портретны мастера,
Петр плох, но с деньгами; соперник Рафаэлю —
Иван, но без гроша. От утра до утра
То женщин, то мужчин малюет кисть Петра;
Иван едва ли кисть и раз возьмет в неделю.
За что ж им от судьбы не равен так дележ?
Портрет Петра был льстив, портрет Ивана — схож.
На Посидонов пир веселый,
Куда стекались чада Гелы 1
Зреть бег коней и бой певцов,
Шел Ивик, скромный друг богов.
Ему с крылатою мечтою
Послал дар песней Аполлон:
И с лирой, с легкою клюкою,
Шел, вдохновенный, к Истму он.
Уже его открыли взоры
Вдали Акрокоринф и горы,
Слиянны с синевой небес.
Он входит в Посидонов лес...
Все тихо: лист не колыхнется;
Лишь журавлей по вышине
Шумящая станица вьется
В страны полуденны к весне.
«О спутники, ваш рой крылатый,
Досель мой верный провожатый,
Будь добрым знамением мне.
Сказав: прости! родной стране,
Чужого брега посетитель,
Ищу приюта, как и вы;
Да отвратит Зевес-хранителъ
Беду от странничьей главы».
И с твердой верою в Зевеса
Он в глубину вступает леса;
Идет заглохшею тропой...
И зрит убийц перед собой.
Готов сразиться он с врагами;
Но час судьбы его приспел:
Знакомый с лирными струнами,
Напрячь он лука не умел.
К богам и к людям он взывает...
Лишь эхо стоны повторяет —
В ужасном лесе жизни нет.
«И так погибну в цвете лет,
Истлею здесь без погребенья
И не оплакан от друзей;
И сим врагам не будет мщенья,
Ни от богов, ни от людей».
И он боролся уж с кончиной...
Вдруг... шум от стаи журавлиной;
Он слышит (взор уже угас)
Их жалобно-стенящий глас.
«Вы, журавли под небесами,
Я вас в свидетели зову!
Да грянет, привлеченный вами,
Зевесов гром на их главу».
И труп узрели обнаженный:
Рукой убийцы искаженны
Черты прекрасного лица.
Коринфский друг узнал певца.
«И ты ль недвижим предо мною?
И на главу твою, певец,
Я мнил торжественной рукою
Сосновый положить венец».
И внемлют гости Посидона,
Что пал наперсник Аполлона...
Вся Греция поражена;
Для всех сердец печаль одна.
И с диким ревом исступленья
Пританов окружил народ,
И вопит: «Старцы, мщенья, мщенья!
Злодеям казнь, их сгибни род!»
Но где их след? Кому приметно
Лицо врага в толпе несметной
Притекших в Посидонов храм?
Они ругаются богам.
И кто ж — разбойник ли презренный
Иль тайный враг удар нанес?
Лишь Гелиос то зрел священный, 2
Все озаряющий с небес.
С подъятой, может быть, главою,
Между шумящею толпою,
Злодей сокрыт в сей самый час
И хладно внемлет скорби глас;
Иль в капище, склонив колени,
Жжет ладан гнусною рукой;
Или теснится на ступени
Амфитеатра за толпой,
Где, устремив на сцену взоры
(Чуть могут их сдержать подпоры),
Пришед из ближних, дальных стран,
Шумя, как смутный океан,
Над рядом ряд, сидят пароды;
И движутся, как в бурю лес,
Людьми кипящи переходы,
Всходя до синевы небес.
И кто сочтет разноплеменных,
Сим торжеством соединенных?
Пришли отвсюду: от Афин,
От древней Спарты, от Микин,
С пределов Азии далекой,
С Эгейских вод, с Фракийских гор...
И сели в тишине глубокой,
И тихо выступает хор. 3
По древнему обряду, важно,
Походкой мерной и протяжной,
Священным страхом окружен,
Обходит вкруг театра он.
Не шествуют так персти чада;
Не здесь их колыбель была.
Их стана дивная громада
Предел земного перешла.
Идут с поникшими главами
И движут тощими руками
Свечи, от коих темный свет;
И в их ланитах крови нет;
Их мертвы лица, очи впалы;
И свитые меж их власов
Эхидны движут с свистом жалы,
Являя страшный ряд зубов.
И стали вкруг, сверкая взором;
И гимн запели диким хором,
В сердца вонзающий боязнь;
И в нем преступник слышит: казнь! Гроза души, ума смутитель,
Эринний страшный хор гремит;
И, цепенея, внемлет зритель;
И лира, онемев, молчит:
«Блажен, кто незнаком с виною,
Кто чист младенчески душою!
Мы не дерзнем ему вослед;
Ему чужда дорога бед...
Но вам, убийцы, горе, горе!
Как тень, за вами всюду мы,
С грозою мщения во взоре,
Ужасные созданья тьмы.
Не мните скрыться — мы с крылами;
Вы в лес, вы в бездну — мы за вами;
И, спутав вас в своих сетях,
Растерзанных бросаем в прах.
Вам покаянье не защита;
Ваш стон, ваш плач — веселье нам;
Терзать вас будем до Коцита,
Но не покинем вас и там».
И песнь ужасных замолчала;
И над внимавшими лежала,
Богинь присутствием полна,
Как над могилой, тишина.
И тихой, мерною стопою
Они обратно потекли,
Склонив главы, рука с рукою,
И скрылись медленно вдали.
И зритель — зыблемый сомненьем
Меж истиной и заблужденьем —
Со страхом мнит о Силе той,
Которая, во мгле густой
Скрываяся, неизбежима,
Вьет нити роковых сетей,
Во глубине лишь сердца зрима,
Но скрыта от дневных лучей.
И всё, и всё еще в молчанье...
Вдруг на ступенях восклицанье:
«Парфений, слышишь?.. Крик вдали —
То Ивиковы журавли!..»
И небо вдруг покрылось тьмою;
И воздух весь от крыл шумит;
И видят... черной полосою
Станица журавлей летит.
«Что? Ивик!..» Все поколебалось —
И имя Ивика помчалось
Из уст в уста... шумит народ,
Как бурная пучина вод.
«Наш добрый Ивик! наш сраженный
Врагом незнаемым поэт!..
Что, что в сем слове сокровенно?
И что сих журавлей полет?»
И всем сердцам в одно мгновенье,
Как будто свыше откровенье,
Блеснула мысль: «Убийца тут;
То Эвменид ужасных суд;
Отмщенье за певца готово;
Себе преступник изменил.
К суду и тот, кто молвил слово,
И тот, кем он внимаем был!»
И бледен, трепетен, смятенный,
Незапной речью обличенный,
Исторгнут из толпы злодей:
Перед седалище судей
Он привлечен с своим клевретом;
Смущенный вид, склоненный взор
И тщетный плач был их ответом;
И смерть была им приговор.
Поэт, ты видел их развалины святые,
Селенья бедные и храмы вековые,—
Ты видел Грецию, и на твои глаза
Являлась горькая художника слеза.
Скажи, когда, склонясь под тенью сикоморы,
Ты тихо вдаль вперял задумчивые взоры
И море синее плескалось пред тобой,—
Послушная мечта тебе шептала ль страстно
О временах иных, стране совсем иной,
Стране, где было всё так юно и прекрасно?
Где мысль еще жила о веке золотом,
Без рабства и без слез... Где, в блеске молодом,
Обожествленная преданьями народа,
Цвела и нежилась могучая природа...
Где, внемля набожно оракула словам,
Доверчивый народ бежал к своим богам
С веселой шуткою и речью откровенной,
Где боги не были угрозой для вселенной,
Но идеалами великими полны...
Где за преданием не пряталося чувство,
Где были красоте лампады возжены,
Где Эрос сам был бог, а цель была искусство;
Где выше всех венков стоял венок певца,
Где пред напевами хиосского слепца
Склонялись мудрецы, и судьи, и гетеры;
Где в мысли знали жизнь, в любви не знали меры,
Где всё любило, всё, со страстью, с полнотой,
Где наслаждения бессмертный не боялся,
Где молодой Нарцисс4 своею красотой
В томительной тоске до смерти любовался,
Где царь пред статуей любовью пламенел,
Где даже лебедя пленить умела Леда
И, верно, с трепетом зеленый мирт глядел
На грудь Аспазии, на кудри Ганимеда...
Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр,
Распростерт на ложе царском, - скиптр на сердце, -
Александр.
То, что было невозможно, он замыслил, он свершил,
Блеск фаланги македонской видел Ганг и видел Нил.
Будет вечно жить в потомстве память славных, страшных
дел,
Жить в стихах певцов и в книгах, сын Филиппа, твой
удел!
Между тем на пышном ложе ты простерт, - бессильный
прах,
Ты, врагов дрожавших - ужас, ты, друзей смущенных -
страх!
Тайну замыслов великих смерть ревниво погребла,
В прошлом - яркость, в прошлом - слава, впереди -
туман и мгла.
Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр.
Плача близких, стона войска не расслышит Александр.
Вот Стикс, хранимый вечным мраком,
В ладье Харона переплыт,
Пред Радамантом и Эаком
Герой почивший предстоит.
"Ты кто?" - "Я был царем. Элладой
Был вскормлен. Стих Гомера чтил.
Лишь Славу почитал наградой,
И образцом мне был Ахилл.
Раздвинув родины пределы,
Пройдя победно целый свет,
Я отомстил у Гавгамелы
За Саламин и за Милет!"
И, встав, безликий Некто строго
Гласит: "Он муж был многих жен.
Он нарекался сыном бога.
Им друг на пире умерщвлен.
Круша Афины, руша Фивы,
В рабов он греков обратил;
Верша свой подвиг горделивый,
Эллады силы сокрушил!"
Встает Другой, - черты сокрыты, -
Вещает: "Так назначил Рок,
Чтоб воедино были слиты
Твой мир, Эллада, твой, - Восток!
Не так же ль свяжет в жгут единый,
На Западе, народы - Рим,
Чтоб обе мира половины
Потом сплелись узлом одним?"
Поник Минос челом венчанным.
Нем Радамант, молчит Эак,
И Александр, со взором странным,
Глядит на залетейский мрак.
Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр.
Распростерт на ложе царском, - скиптр на сердце, -
Александр.
И уже, пред царским ложем, как предвестье скорых сеч,
Полководцы Александра друг на друга взносят меч.
Мелеагр, Селевк, Пердикка, пьяны памятью побед,
Царским именем, надменно, шлют веленья, шлют запрет.
Увенчать себя мечтает диадемой Антигон.
Антипатр царить в Элладе мыслит, властью упоен.
И во граде Александра, где столица двух морей,
Замышляет трон воздвигнуть хитроумный Птоломей.
Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр.
Споров буйных диадохов не расслышит Александр.
Где ливня дальнего за частоколом свай лишь облак остовы у сумерек порога, — загадочно кривой казаться не желай, о ты, что в горизонт впиваешься, дорога. Где простоте луны, себялюбивой строго, и скудости дерев пристал собачий лай, не всуе ли искать от Феба до Сварога великих вечеров у ветви вялых вай? И глазу пастбищем не всуе ли понуро ты служишь, о пейзаж, и хрипом на дубу цевницу нив манишь и гор зовешь трубу туда, где, потушив последнюю избу, мертво, как тишина, что октябрями бура, уснула осени линялая гравюра. 24-25 февраля 1916
Картина Пикассо Свершён обряд заупокойный, и трижды проклята она, она торжественно-спокойна, она во всём себе верна! Весь чин суровый отреченья она прослушала без слёз, хоть утолить её мученья не властны Роза и Христос... Да! трижды тихо и упорно ты вызов неба приняла и встала, кинув конус чёрный, как женщина и башня зла. Тебе твоё паденье свято, желанна лишь твоя стезя; ты, если пала, без возврата, и если отдалась, то вся. Одно: в аду или на небе? Одно: альков или клобук? Верховный или низший жребий? Последний или первый круг? Одно: весь грех иль подвиг целый? Вся Истина или вся Ложь? Ты не пылаешь Розой Белой, Ты Чёрной Розою цветёшь. Меж звёзд звездою б ты сияла, но здесь, где изменяют сны, ты, вечно-женственная, стала наложницею Сатаны. И вот, как чёрные ступени, сердца влекущие в жерло, геометрические тени упали на твоё чело. Вот почему твой взор не может нам в душу вечно не смотреть, хоть этот веер не поможет в тот час, как будем все гореть. Глаза и губы ты сомкнула, потупила тигриный взгляд, но, если б на закат взглянула, остановился бы закат. И если б, сфинкса лаской муча, его коснулась ты рукой, как кошка, жмурясь и мяуча, он вдруг пополз бы за тобой.
Бледная, с поблекшими чертами, А в очах огонь безумных грез, Вот она!.. Вокруг ее — хаос И жрецы с подъятыми власами. Бьют они в горячечную грудь, И вопят они о чем-то непонятном, Но не их кадилом — ароматным Свежим воздухом пора вздохнуть! Прочь, рабы! И прочь, князья уродства, Душен ваш бесчувственный огонь... Прочь, фигляры! Маску донкихотства Пусть сорвет с вас дерзкая ладонь! Нет, не гром вас божий покарает, Хохот черни злобно вас убьет... Ваша Муза — как больной урод, Что себя собою утешает! Чернь дерзка, но искренна порой... Ваша Муза — мумия пред нею... И пророк грядущего — метлой Вас прогонит, с вами — вашу фею, Вашу Музу с гаерской клюкой! 1900
Первая лира, поэт, создана первоприхотью бога:
Из колыбели — на луг, и к черепахе — прыжок;
Панцирь прозрачный ее шаловливый срывает младенец,
Гибкие ветви сама ива склоняет к нему;
Вот изогнулись они над щитом полукружием плавным,
Вот уже струны Гермес сладостные натянул;
С первою лирой в руках он тайком пробирается к гроту,
Прячет игрушку, а сам, новой рассеян игрой,
Вихреподобный полет устремляет к Пиерии дальней,
Где в первозданной тени Музы ведут хоровод, —
В сад Пиерийский, куда ты, десятою музою, Сафо,
Через столетья придешь вечные розы срывать.
Я не люблю церквей, где зодчий Слышнее Бога говорит, Где гений в споре с волей Отчей, В ней не затерян, с ней не слит, Где человечий дух тщеславный Как бы возносится над ней, — Мне византийский купол плавный Колючей готики родней. Собор Миланский! Мне чужая Краса! — Дивлюсь ему и я. — Он, точно небу угрожая, Свои вздымает острия. Но оттого ли, что так мирно Сияет небо, он — как крик? Под небом, мудростью надмирной, Он суетливо так велик. Вы, башни! В высоте орлиной Мятежным духом взнесены, Как мысли вы, когда единой Они не объединены!
Живописцы, окуните ваши кисти
в суету дворов арбатских и в зарю,
чтобы были ваши кисти словно листья.
Словно листья,
словно листья к ноябрю.
Окуните ваши кисти в голубое,
по традиции забытой городской,
нарисуйте и прилежно и с любовью,
как с любовью мы проходим по Тверской.
Мостовая пусть качнется, как очнется!
Пусть начнется, что еще не началось!
Вы рисуйте, вы рисуйте,
вам зачтется...
Что гадать нам:
удалось — не удалось?
Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,
наше лето, нашу зиму и весну...
Ничего, что мы — чужие.
Вы рисуйте!
Я потом, что непонятно, объясню.
Солнце лучами играло
Над морем, катящим далеко валы;
На рейде блистал в отдаленьи корабль,
Который в отчизну меня поджидал;
Только попутного не было ветра,
И я спокойно сидел на белом песке
Пустынного берега.
Песнь Одиссея читал я - старую,
Вечно юную песнь. Из ее
Морем шумящих страниц предо мной
Радостно жизнь подымалась
Дыханьем богов,
И светлой весной человека,
И небом цветущим Эллады.
Благородное сердце моле с участьем следило
За сыном Лаэрта в путях многотрудных его,
Садилося с ним в печальном раздумьи
За радушный очаг,
Где царицы пурпур прядут,
Лгать и удачно ему убегать помогало
Из объятий нимф и пещер исполинов,
За ним в Киммерийскую ночь, и в ненастье,
И в кораблекрушенье неслось,
И с ним несказанное горе терпело.
Вздохнувши, сказал я: "Злой Посейдон,
Гнев твой ужасен,
И сам я боюсь
Не вернуться в отчизну!"
Едва я окончил -
Запенилось море,
И бог морской из белеющих волн
Главу, осокой венчанную, поднял,
Промолвив в насмешку:
"Что ты боишься, поэтик?
Я нимало не стану тревожить
Твой бедный кораблик,
Тебя не заставлю излишней качкой
Бояться за бедную жизнь.
Ведь ты, поэтик, меня никогда не сердил:
Ни башенки ты не разрушил у стен
Священного града Приама,
Ни волоса не спалил на главе
Полифема, любезного сына,
И тебе не давала советов ни в чем
Богиня ума - Паллада-Афина".
Так возввал Посейдон
И в море опять погрузился;
И над грубой матросской шуткой
Под водой засмеялась
Амфитрита, толстая торговка рыбой,
И глупые дочки Нерея.
Нагнулись надо мной дерев родимых своды,
Прохлада тихая развесистых берез!
Здесь наш знакомый луг; вот милый нам утес:
На высоту его, сыны младой свободы,
Питомцы, баловни и Феба, и Природы,
Бывало, мы рвались сквозь густоту древес
И слабым гладкий путь с презреньем оставляли!
О время сладкое и чуждое печали!
Ужель навеки мир души моей исчез
И бросили меня волшебные мечтаньи?
Веселье нахожу в одном воспоминаньи:
Глаза полны невольных слез!
Так, вы умчалися, мои златые годы;
Но - будь хвала судьбе: я снова, снова здесь,
В сей мирной пристани я оживаю весь!
Стою - и зеркалом разостланные воды
Мне кажут мост, холмы, брега, прибрежный лес
И светлую лазурь безоблачных небес!
Как часто, сидя здесь в полуночном мерцаньи,
На месяц я глядел в восторженном молчаньи!
Места прелестные, где возвышенных муз,
И дивный пламень их, и радости святые,
Порыв к великому, любовь к добру - впервые
Узнали мы, и где наш тройственный союз,
Союз младых певцов и чистый, и священный,
Всесильным навыком и дружбой заключенный,
Был братскою каменой укреплен!
Пусть будет он для нас до гроба незабвен:
Ни радость ясная, ни мрачное страданье,
Ни нега, ни корысть, ни почестей исканье -
Моей души ничто от вас не удалит!
И в песнях сладостных и в славе состязанье
Соперников-друзей тесней соединит!
Зачем же нет вас здесь, избранники харит?
Тебя, о Дельвиг мой, о мой мудрец ленивый,
Беспечный и в своей беспечности счастливый!
Тебя, мой огненный, чувствительный певец
Любви и доброго Руслана, -
Тебя, на чьём челе предвижу я венец
Арьоста и Парни, Петрарки и Баяна!
О други! почему не с вами я брожу?
Зачем не говорю, не спорю здесь я с вами?
Не с вами с башни сей на пышный сад гляжу?
Или, сплетясь руками,
Зачем не вместе мы внимаем шуму вод,
Биющих искрами и пеною о камень?
Не вместе смотрим здесь на солнечный восход,
На потухающий на крае неба пламень?
Мне с вами всё казалось бы мечтой,
Несвязным, смутным сновиденьем,
Всё, всё, что встретил я, простясь с уединеньем,
Увы! что у меня и счастье, и покой,
И тишину души младенческой отъяло
И сердце бедное так больно растерзало! -
При вас, товарищи, моя утихнет кровь,
И я в родной стране забуду на мгновенье
Заботы и тоску, и скуку и волненье,
Забуду, может быть, и самую любовь!
О, как он услужлив, угодливо-нежен –
Мой сказочный век электронных поделок!
Он к облачным высям бетонных скворешен
На лифтах возносит птенцов обалделых.
Балует, суёт за игрушкой игрушку –
Но что нам наивная эта опека,
Покуда мы маемся, бедную душу
Царапая в кровь о неровности века?
Попойка ли, мистика – что иллюзорней?
Какое смешнее лекарство от стресса?
Я тоже спасаюсь. Я трогаю корни,
Что держат зелёную крону прогресса.
Из почвы, на вид оскуделой и нищей,
Целебные соки несут они листьям,
Питая их трудной и вечною пищей –
Любовью, и совестью, и бескорыстьем.
И если вот-вот – и дойду я до точки,
Удушья вот-вот не смогу одолеть я,
То мой кислород – это тихие строчки
Поэтов второй половины столетья.
Не новь авангарда, не пафос плакатный,
Не классика даже (простите, предтечи!) –
А этот язык, до озноба понятный,
Слова на родном, современном наречье.
И если безрадостно ношу влачу я –
Нужда ли, тоска ли меня засосала,
Я книгу открою – и, вздрогнув, почую,
Как сладостно чиркнет кремень о кресало.
Я выживу – ибо хранят мою веру
В бессмертную душу, в высокое небо
Вот эти негромкие строки. К примеру –
Булата, Давида, Арсения, Глеба…
Царевной мудрой Ариадной
Царевич доблестный Тезей
Спасен от смерти безотрадной
Среди запутанных путей:
К его одежде привязала
Она спасительную нить, -
Перед героем смерть стояла,
Но не могла его пленить,
И, победитель Минотавра,
Свивая нить, умел найти
Тезей к венцу из роз и лавра
Прямые, верные пути.
А я - в тиши, во тьме блуждаю,
И в Лабиринте изнемог,
И уж давно не понимаю
Моих обманчивых дорог.
Всё жду томительно: устанет
Судьба надежды хоронить,
Хоть перед смертью мне протянет
Путеводительную нить, -
И вновь я выйду на свободу.
Под небом ясным умереть
И, умирая, на природу
Глазами ясными смотреть.
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Художник под елью
высокую ставит треногу,
свистит потихоньку
и пишет лесную дорогу.
Посмотрит под ноги –
ромашка цветет, подорожник.
Он с них начинает.
Такой аккуратный художник.
Он краски мешает
и больше всего озабочен
лиловым репейником –
маленьким чудом обочин.
Он слышит,
как ветер играет с кустом молочая,
движение листьев
за двадцать шагов различая.
Осенний стожок перед ним,
как божок невысокий,
встает, подбоченясь,
из зарослей желтой осоки.
И близость реки
он в лесной духоте ощущает –
край пестрой палитры
под ультрамарин очищает.
Чернеет обитель,
грохочет пустая телега,
подкова в пыли –
словно давешний след печенега.
На красном песке
просыхают зеленые сети.
Паром подвигается
к левобережью Исети.
Художник торопится,
красок ему не хватает:
он к чистому цвету
большое пристрастье питает.
Темнеет, светает...
Кончается осень однажды,
но не утоляет
мучительной творческой жажды.
Художник, художник!
Полжизни на это убудет.
И может случиться,
что кто-нибудь нас не забудет
и тоненькой кистью
потянется к краскам отважно.
И солнце его ослепит...
Остальное – не важно!
Юрий Гречко
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Спасибо!
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Алексей Сурков
Горизонт, оттененный отрогами гор,
Синей дымкой подернут слегка.
В паутине каналов, прудов и озер
Янцзыцзян — Голубая река.
От границы далеких, заоблачных стран,
Из-под панциря вечного льда,
По расселинам гор, по полям в океан
Неуклонно стремится вода.
Как виденье открытых морей, вдалеке,
Чуть приметный, дымит пароход.
Под коричневым парусом вверх по реке
Тупоносая джонка плывет.
Колыхает кусты над речной глубиной
Своенравный порыв ветерка,
И баюкает джонку ленивой волной
Янцзыцзян — Голубая река.
Не смыкая тяжелых, натруженных век,
Старый лоцман стоит у руля.
Изумрудным ковром перед матерью рек
Стелет ранние всходы земля.
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Н. Рыленков "Левитан"
1
Мы возмужаем и верней оценим
Простые краски, точные слова.
Вот снова светит в золоте осеннем
Чуть тронутая солнцем синева.
И, если ты художник, если зорок
Твой меткий глаз и обострен твой слух,-
Туманной тропкой выйди на пригорок,
Прислушайся и оглянись вокруг.
Перед тобой, как странницы босые,
Воспоминанья летние тая,
Бредут березы в дальние края,
А ветер тени путает косые.
Шумят грачи. Так вот она, Россия,
Твоя любовь, бессонница твоя.
2
Смерть не страшна. Безделье хуже смерти,
С тоской не разлучается оно.
Раскинуто окно. И на мольберте
Укреплено тугое полотно.
Прозрачен день. Вглядись и кисти вытри.
Ты мастер. Будь расчетлив,строг и прост.
Есть тишина, есть краски на палитре,
Чтоб звон листвы перенести на холст .
Повесить паутинки золотые,
Пустить тропинки по лугу витые,
Колючей щеткой выровнять жнивье
И, оглянув пустынное жилье,
Забыть про все. Перед тобой Россия.
Твоя любовь, бессмертие твое.
3
Где б ни был ты - душа природы русской
Была с тобой Ты позабыть не мог
Ни пруд забытый с мельницей-раструской,
Ни ветхий дворик, ни туманный стог.
Преодолев житейские тревоги,
Ты видел: сыновья моей земли
По катожной Владимирской дороге
В распахнутое будущее шли.
Над их судьбой задумавшись впервые,
Ты вспомнил все тропинки полевые
И отсвет зорь на берегу ручья.
Ты понял: сны и чаянья людские
Такой же явью сделает Россия,
Твоя любовь, бессонница твоя.
1940
С уважением Маныгина Н.А.
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Отличная идея и подборка, спасибо за радость общения с такими интересными ресурсами в сообществе
Всего доброго!
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Спасибо, за оценку, мы старались
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Редко кто из поэтов и писателей прямо или косвенно не обращался к сюжетам и образам Библии. Многих писателей она привлекала образностью, богатством и красотой художественного слова. В этом ряду Данте и Дж. Мильтон, И. В. Гете и Дж. Байрон, Б. Пастернак и И. Бродский....
В. Я. Брюсов "Библия"
О, Книга книг! Кто не изведал
В своей изменчивой судьбе,
Как ты целишь того, кто предал
Свой утомленный дух - тебе!
В чреде видений неизменных,
Как совершенна и чиста-
Твоих страниц проникновенных
Младенческая простота!
Не меркнут образы святые,
Однажды вызваны тобой:
Пред Евой - искушенье змия,
С голубкой возвращенной - Ной!..
Резец, и карандаш, и кисти,
И струны, и певучий стих -
Еще светлей, еще лучистей
Творят ряд образов твоих!
Какой поэт, какой художник
К тебе не приходил, любя:
Еврей, христианин, безбожник,
Все, все учились у тебя!
И сколько мыслей гениальных
С тобой невидимо слиты:
Сквозь блеск твоих страниц кристальных
Нам светят гениев мечты.
Ты вечно новой, век за веком,
За годом год, за мигом миг,
Встаешь - алтарь пред человеком,
О Библия! О Книга книг!
Ты - правда тайны сокровенной,
Ты - откровенье, ты завет,
Всевышним данный всей вселенной
Для прошлых и грядущих лет!
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Богиня цветов Флора.
Флора - итальянская богиня цветения колосьев, распускающихся цветов и садов. С приходом весны она царствует над всеми живыми существами. Римляне отождествляли ее с греческой богиней цветов Хлоридой. В "Фастах" Овидия флора так рассказывает о себе:
Вешних дыхание роз с уст излетает ее.
"Флорой зовусь, я была я Хлоридой; в устах же латинских
Имени моего греческий звук искажен.
Да, я была на блаженных полях Хлоридою - нимфой,
Там, где счастливцы мужи в оное время цвели.
Как хороша я была, мне мешает сказать моя скромность".
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Светлана Борисовна, спасибо, замечательное дополнение в наш сборник!
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Из тетрадей мужа Марии Дьяковой Николая Львова:
"... Вот сей-то прелестью волшебною мутится
Мой дух, когда я зрю тебя перед собой.
Из жилы в жилу кровь кипящая стремится,
Теряются слова, язык немеет мой."
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Творчество
Склонился ты, и ждёт подрамник,
Дрожит легонько кисть в руке,
Твой напряжённый взгляд направлен
На закорючку в уголке.
Взмах! Закорючка разрастётся,
И хлынет солнце на поля,
Под смелой кистью встрепенётся
И разнарядится земля.
А там и птицы защебечут,
Запахнут яблони в саду,
А на дворе настанет вечер.
И я позвать тебя приду.
Скажу тихонько: "Милый, хватит,
Устал, довольно ворожить!"
А ты сгребёшь меня в объятья –
И ну по комнате кружить!
Как сладок он, успех творенья!
Две радости в сердца влилось.
Ведь у меня – стихотворенье,
И тоже, вроде, удалось.
Валентина Кошелева
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Вот так подкатит к горлу ком,
Заноет что-то под ключицей.
И тут же тонким коготком
Стихотворенье постучится.
Забьется крыльями в стекло –
Но не погладишь эту птаху,
Какой судьбою занесло,
Швырнуло к нам ее с размаху?
Леонид Сорока
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Е. Винокуров
Любите плотность мира, теплоту земли.
ПЕЙЗАЖАМ радуйтесь!
При виду их руки заломите!
На плоту
по черной, точно смоль ,
реке плывите.
На: Об искусстве поэтическим слогом...
МИР РАЗЛОЖИЛ НА ЧАСТИ ПИКАССО.
Мир разложил на части Пикассо.
Он плоть содрал с вещей. Так бьют посуду!
На дыбу мир! Скорей! На колесо!
Повсюду щепки. Черепки повсюду!
- Устал. Прошел пройтись на полчаса.
- Эх, что б еще! - Веселой полон злобой.
Глядит: кафе. Зашел. Глядит: слеза.
Слеза стекает... Разложи! Попробуй!
Е. Винокуров.
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Даря человечество песней,
Забыв и покой и ночлег,
Она без дотаций и пенсий
Вступает в наш атомный век.
И пусть электронному зренью
Доверено многое, но
Все грани любого явленья
Искусству лишь видеть дано...
Алексей Недогаев
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Владимир Маяковский
Приказ по армии искусства
Канителят стариков бригады канитель одну и ту ж. Товарищи! На баррикады! - баррикады сердец и душ. Только тот коммунист истый, кто мосты к отступлению сжег. Довольно шагать, футуристы, в будущее прыжок! 10 Паровоз построить мало - накрутил колес и утек. Если песнь не громит вокзала, то к чему переменный ток? Громоздите за звуком звук вы и вперед, поя и свища. Есть еще хорошие буквы: Эр, Ша, 20 Ща. Это мало - построить п_а_рами, распушить по штанине канты Все совдепы не сдвинут армий, если марш не дадут музыканты. На улицу тащите рояли, барабан из окна багром! Барабан, рояль раскро_я_ ли, но чтоб грохот был, 30 чтоб гром. Это что - корпеть на заводах, перемазать рожу в копоть и на роскошь чужую в отдых осовелыми глазками хлопать. Довольно грошовых истин. Из сердца старое вытри. Улицы - наши кисти. Площади - наши палитры. 40 Книгой времени тысячелистой революции дни не воспеты. На улицы, футуристы, барабанщики и поэты! [1918]С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
МАДОННА
Шевырев Степан
Мадонна грустная крестом сложила руки:
О чем же плакать ей, блаженной, в небесах?
О чем молиться ей - и к небу сердца звуки,
Вздыхая, воссылать в уныньи и слезах?
Недаром падает, свежа и благовонна,
На землю жесткую насущная роса:
То плачут каждый день, как грустная Мадонна,
О немощах земли святые небеса.
Недаром голуби в лазури неба вьются,
Недаром лилии белеют по полям
И мысли чистые от избранных несутся
Сквозь тьму нечистых дел к прекрасным небесам.
Когда б безгрешное о грешном не молилось,
Когда бы праведник за гордых не страдал,
Давно бы уж земля под нами расступилась,
Давно бы мрачный ад всё светлое пожрал.
Вздыхай же и молись, и не скудей слезами,
Источник радости, вселюбящая мать!
Да льются теплые живящими реками
И в мире темном зла не будут иссыхать!
В сердцах пресыщенных, на алчном жизни пире,
В сердцах, обманутых надеждою земной,
Чем будет жить любовь в сем отлюбившем мире? -
Твоей молитвою, вздыханьем и слезой.
Август 1840
Рим
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
По лествице торжественной веков
Ты в славе шел, о древний град свободы!
Ты путь свершил при звоне тех оков,
Которыми опутывал народы.
Всё вслед тебе, покорное, текло,
И тучами ты скрыл во мгле эфирной
Перунами сверкавшее чело,
Венчанное короною всемирной.
Но ринулись посланницы снегов,
Кипящие метели поколений, -
И пал гигант, по лествице ж веков,
Биясь об их отзывные ступени;
Рассыпалась, слетев с главы твоей,
На мелкие венцы корона власти...
Так новый рой плодится малых змей
От аспида, разбитого на части.
Но путь торжеств еще не истреблен,
Проложенный гигантскими пятами;
И Колосей, и мрачный Пантеон,
И храм Петра стоят перед веками.
В дар вечности обрек твои труды
С тобой времен условившийся гений,
Как шествия великого следы,
Не стертые потопом изменений.
Декабрь 1829
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
ОСЬМНАДЦАТОЕ СТОЛЕТИЕ
А.Н.Радищев.
Урна времян часы изливает каплям подобно:
Капли в ручьи собрались; в реки ручьи возросли
И на дальнейшем брегу изливают пенистые волны
Вечности в море; а там нет ни предел, ни брегов;
Не возвышался там остров, ни дна там лот не находит;
Веки в него протекли, в нем исчезает их след.
Но знаменито вовеки своею кровавой струею
С звуками грома течет наше столетье туда;
И сокрушил наконец корабль, надежды несущий,
Пристани близок уже, в водоворот поглощен,
Счастие и добродетель, и вольность пожрал омут ярый,
Зри, восплывают еще страшны обломки в струе.
Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро,
Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех,
Крови - в твоей колыбели, припевание - громы сраженьев,
Ах, омоченно в крови ты ниспадаешь во гроб;
Но зри, две вознеслися скалы во среде струй кровавых:
Екатерина и Петр, вечности чада! и росс.
Мрачные тени созади, впреди их солнце;
Блеск лучезарный его твердой скалой отражен.
Там многотысячнолетны растаяли льды заблужденья,
Но зри, стоит еще там льдяный хребет, теремясь;
Так и они - се воля господня - исчезнут, растая,
Да человечество в хлябь льдяну, трясясь, не падет.
О незабвенно столетие! радостным смертным даруешь
Истину, вольность и свет, ясно созвездье вовек;
Мудрости смертных столпы разрушив, ты их паки создало;
Царства погибли тобой, как раздробленный корабль;
Царства ты зиждешь; они расцветут и низринутся паки;
Смертный что зиждет, все то рушится, будет все прах.
Но ты творец было мысли: они ж суть творения бога,
И не погибнут они, хотя бы гибла земля;
Смело счастливой рукою завесу творенья возвеяв,
Скрыту природу сглядев в дальном таилище дел,
Из океана возникли новы народы и земли,
Нощи глубокой из недр новы металлы тобой.
Ты исчисляешь светила, как пастырь играющих агнцев;
Нитью вождения вспять ты призываешь комет;
Луч рассечен тобой света; ты новые солнца воззвало;
Новы луны изо тьмы дальной воззвало пред нас;
Ты побудило упряму природу к рожденью чад новых;
Даже летучи пары ты заключило в ярем;
Молнью небесну сманило во узы железны на землю
И на воздушных крылах смертных на небо взнесло.
Мужественно сокрушило железны ты двери призраков,
Идолов свергло к земле, что мир на земле почитал.
Узы прервало, что дух наш тягчили, да к истинам новым
Молньей крылатой парит, глубже и глубже стремясь.
Мощно, велико ты было, столетье! дух веков прежних
Пал пред твоим олтарем ниц и безмолвен, дивясь.
Но твоих сил недостало к изгнанию всех духов ада,
Брызжущих пламенный яд чрез многотысящный век,
Их недостало на бешенство, ярость, железной ногою
Что подавляют цветы счастья и мудрости в нас.
Кровью на жертвеннике еще хищности смертны багрятся,
И человек претворен в люта тигра еще.
Пламенник браней, зри, мычется там на горах и на нивах,
В мирных долинах, в лугах, мычется в бурной волне.
Зри их сопутников черных!- ужасны!.. идут - ах! идут, зри:
(Яко ночные мечты) лютости, буйства, глад, мор!-
Иль невозвратен навек мир, дающий блаженство народам?
Или погрязнет еще, ах, человечество глубже?
Из недр гроба столетия глас утешенья изыде:
Срини отчаяние! смертный, надейся, бог жив.
Кто духу бурь повелел истязати бунтующи волны,
Времени держит еще цепь тот всесильной рукой:
Смертных дух бурь не развеет, зане суть лишь твари дневные,
Солнца на всходе цветут, блекнут с закатом они;
Вечна едина премудрость. Победа ее увенчает,
После тревог воззовет, смертных достойный...
Утро столетия нова кроваво еще нам явилось,
Но уже гонит свет дня нощи угрюмую тьму;
Выше и выше лети ко солнцу, орел ты российский,
Свет ты на землю снеси, молньи смертельны оставь.
Мир, суд правды, истина, вольность лиются от трона,
Екатериной, Петром вздвигнут, чтоб счастлив был росс.
Петр и ты, Екатерина! дух ваш живет еще с нами.
Зрите на новый вы век, зрите Россию свою.
Гений хранитель всегда, Александр, будь у нас...
1801-1802
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Набоков Владимир
Петербург
Он на трясине был построен
средь бури творческих времен:
он вырос -- холоден и строен,
под вопли нищих похорон.
Он сонным грезам предавался,
но под гранитною пятой
до срока тайного скрывался
мир целый,-- мстительно-живой.
Дышал он смертною отравой,
весь беззаконных полон сил.
А этот город величавый
главу так гордо возносил.
И оснеженный, в дымке синей
однажды спал он,-- недвижим,
как что-то в сумрачной трясине
внезапно вздрогнуло под ним.
И все кругом затрепетало,
и стоглагольный грянул зов:
раскрывшись, бездна отдавала
зaвopoженныx мертвецов.
И пошатнулся всадник медный,
и помрачился свод небес,
и раздавался крик победный:
"Да здравствует болотный бес".
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Набоков Владимир
Художник
Он отвернулся от холста
и в сад глядит, любуясь свято
полетом алого листка
и тенью клена лиловатой;
любуясь всем, как сын и друг,
без недоверья, без корысти,
и капля радужная вдруг
спадает с вытянутой кисти.
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Набоков Владимир
Суфлер
С восьми до полночи таюсь я в будке тесной,
за книгой, много раз прочитанной, сижу
и слышу голос ваш... Я знаю,-- вы прелестны,
но, спутаться боясь, на вас я не гляжу.
Не ведаете вы моих печалей скрытых...
Я слышу голос ваш, надтреснутый слегка,
и в нем,-- да, только в нем, а не в словах избитых,-
звучат пленительно блаженство и тоска.
Все так недалеко, все так недостижимо!
Смеетесь, плачете, стучите каблучком,
вблизи проходите, и платье, вея мимо,
вдруг обдает меня воздушным холодком.
А я,-- исполненный и страсти и страданья,
глазами странствуя по пляшущим строкам,--
я кукольной любви притворные признанья
бесстрастным шепотом подсказываю вам...
<1922>
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Колизей
Некрасов Николай
Поросшие мхом, окаймленные плющем,
Развалины древнего зданья стоят,
Ничем не напомнят они о живущем,
О смерти на каждом шагу говорят.
Невольно сурово глядишь на руину
И думою сходствуешь с нею вполне.
Упавший обломок там вырыл стремнину,
Там сиро колонна приткнулась к стене,
Изрезало время морщинами темя,
А ветер-нахал их насквозь просверлил,
Карниз обвалился, как лишнее бремя,
Широкие двери буран растворил.
Изящные части загадочной грудой
Являются в целом смущенным очам,
Разрушено всё вековою причудой!
Но - слава искусству и древним умам!-
Еще нам напомнить и каждый обломок
Способен об их исполинском труде,
И днесь устыдится правдивый потомок
Дерзнуть посмеяться его наготе.
Глаза не окинут огромной руины,
И в час не обскачет пугливый олень;
Во всем, как остаток великой картины,
Былого величья хранит она тень.
Угрюмое зданье! века пробежали,
Пока к разрушенью ты сделало шаг;
Ты крупная буква на темной скрижали
Прошедших столетий; ты им саркофаг.
Твой жребий чудесный невольно мечтами
Зажег вдохновенную душу мою;
Поведай мне, как ты боролось с веками,
Поведай прошедшую участь свою.
- Великим умом я задумано было,
И думу глубокую множество рук
В существенность тяжким трудом обратило,
В красе величавой восстало я вдруг.
Взглянуть на меня собирались отвсюду,
Мой вид был прекрасен, торжествен и нов,
Дивился весь мир рукотворному чуду.
В средине седьми величавых холмов
Я грозной и прочной стояло твердыней,
И Рим, мне бессмертную участь суля,
Меня, ослепленный мятежной гордыней,
Мерилом назвал своего бытия:
"Покуда ты живо, и я не исчезну,-
Мечтал он, - тогда лишь, как миру конец,
Мы вместе провалимся в хаоса бездну".
Торжественной славой горел мой венец...
Наказан за гордость надменный мечтатель,
Мне многим досталось его пережить;
Хоть время, и люди, и жребий-каратель
С тех пор сговорились меня погубить.
Судьба к разрушенью мне путь указала:
Сперва как старик к нему тихо я шло,
Потом словно юноша быстро бежало,
А было уж старо и седо чело.
Что день, то я новые знало потери:
Все люди считали меня за свое
И рвали в куски, как голодные звери,
Невежды, изящное тело мое.
И вот от всего, что пленяло, дивило,
Безмерно гордился чем целый народ,
Осталась былого величья могила,
Теперь я скелет, безобразный урод.
Любуйся чудовищем с грустью мятежной,
Смотри и грусти обо мне надо мной,
Обдумай судьбу мою думой прилежной:
Невольно блеснут твои очи слезой.
Печален мой жребий, ужасен упадок!..
Но нет, не жалей меня, юный певец,
Удел настоящий мой темен, но сладок,
Тягчил меня славы прошедшей венец.
Ужасных картин я свидетелем было.
В день первый изменчивой жизни моей
Кровавое зрелище взор мой смутило:
В стенах моих звери терзали людей.
В годину гоненья на чад христианства
Неистово злоба в них рыскала вновь,
Страдало добро, ликовало тиранство,
Реками лилась христианская кровь.
А я содрогалось от хохота черни,
На мне отражался народный позор.
О, лучше б забвенье мильонами терний
Тогда ж закидало скорбящий мой взор!
Жалеть ли прошедшего с гибельной славой?!
Нет, странник, забыть я стараюсь его.
Взгляни: надо мною теперь величаво
Крест высится, веры святой торжество.
Там льется молитва, где страшная миру
Носилась речь злобы, как дикий буран;
Там амбра курений восходит к эфиру,
Где прежде дымилася кровь христиан.
О, я благодарна премудрому богу!
Пусть сорван покров красоты с моих чресл,
Пускай, указуя к паденью дорогу,
Меня изуродовал времени жезл -
Зато мои темные дни не тревожны,
Давно не обрызгано кровью стою...
Нет, нет, ко мне милостив рок непреложный,
Он чужд укоризны за участь мою...
Чу! звон колокольный! иди на средину
Развалин печальных, к предвечному в храм,
И спой там не жалобный гимн на судьбину,-
Мой гимн благодарственный спой небесам...
(1839)
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
С. Маршак
Я перевел Шекспировы сонеты.
Я перевел Шекспировы сонеты.
Пускай поэт, покинув старый дом,
Заговорит на языке другом,
В другие дни, в другом краю планеты.
Соратником его мы признаем,
Защитником свободы, правды, мира.
Недаром имя славное Шекспира
По-русски значит: "потрясай копьем".
Три сотни раз и тридцать раз и три
Со дня его кончины очертила
Земля урочный путь вокруг светила.
Свергались троны, падали цари...
А гордый стих и в скромном переводе
Служил и служит правде и свободе.
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Петр Вяземский
ДВА ЖИВОПИСЦА
В столицу съехались портретны мастера,
Петр плох, но с деньгами; соперник Рафаэлю —
Иван, но без гроша. От утра до утра
То женщин, то мужчин малюет кисть Петра;
Иван едва ли кисть и раз возьмет в неделю.
За что ж им от судьбы не равен так дележ?
Портрет Петра был льстив, портрет Ивана — схож.
<1819>
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Бредет, стеня, осеннее ненастье…
Мне страшно здесь! Здесь юность солгала,
Растаяв первым и последним счастьем;
Здесь призраки свиданья длят свои,
Здесь мертвецы выходят из могилы,
Здесь ночью гимназиста лицеист
Целует в окровавленный затылок;
И гимназистка, в узком ремешке
Пенал и книги на бегу роняя,
Спешит в изнеможенье и тоске
И двух, вперед ушедших, догоняет.
И почему-то вдруг опять весна
И белой ночи вещее молчанье…
Но призраками бредит тишина,
О них тоскуют дремлющие зданья.
О если б кто проснулся наконец,
Упал бы стул, заплакали бы дети!
И горько кипарисовый ларец
Благоухает в строгом кабинете.
Лишь отрок, у окна встречая день,
(Ему не нынче было бы родиться!)
Не спит, и царскосельская сирень
К нему слетает песней на страницу.
О, призраки! О, царскосельский сон,
Пронизанный и радостью, и мукой!
Кто зрит его, того связует он
Безмолвной и торжественной порукой!
Не та же ли судьба повторена
В трагическом содружестве поэтов?
Не та же ль казнь? И нету в мире сна
Страшнее и прекраснее, чем этот!
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Ивиковы журавли
Куда стекались чада Гелы 1
Зреть бег коней и бой певцов,
Шел Ивик, скромный друг богов.
Ему с крылатою мечтою
Послал дар песней Аполлон:
И с лирой, с легкою клюкою,
Шел, вдохновенный, к Истму он.
Вдали Акрокоринф и горы,
Слиянны с синевой небес.
Он входит в Посидонов лес...
Все тихо: лист не колыхнется;
Лишь журавлей по вышине
Шумящая станица вьется
В страны полуденны к весне.
Досель мой верный провожатый,
Будь добрым знамением мне.
Сказав: прости! родной стране,
Чужого брега посетитель,
Ищу приюта, как и вы;
Да отвратит Зевес-хранителъ
Беду от странничьей главы».
Он в глубину вступает леса;
Идет заглохшею тропой...
И зрит убийц перед собой.
Готов сразиться он с врагами;
Но час судьбы его приспел:
Знакомый с лирными струнами,
Напрячь он лука не умел.
Лишь эхо стоны повторяет —
В ужасном лесе жизни нет.
«И так погибну в цвете лет,
Истлею здесь без погребенья
И не оплакан от друзей;
И сим врагам не будет мщенья,
Ни от богов, ни от людей».
Вдруг... шум от стаи журавлиной;
Он слышит (взор уже угас)
Их жалобно-стенящий глас.
«Вы, журавли под небесами,
Я вас в свидетели зову!
Да грянет, привлеченный вами,
Зевесов гром на их главу».
Рукой убийцы искаженны
Черты прекрасного лица.
Коринфский друг узнал певца.
«И ты ль недвижим предо мною?
И на главу твою, певец,
Я мнил торжественной рукою
Сосновый положить венец».
Что пал наперсник Аполлона...
Вся Греция поражена;
Для всех сердец печаль одна.
И с диким ревом исступленья
Пританов окружил народ,
И вопит: «Старцы, мщенья, мщенья!
Злодеям казнь, их сгибни род!»
Лицо врага в толпе несметной
Притекших в Посидонов храм?
Они ругаются богам.
И кто ж — разбойник ли презренный
Иль тайный враг удар нанес?
Лишь Гелиос то зрел священный, 2
Все озаряющий с небес.
Между шумящею толпою,
Злодей сокрыт в сей самый час
И хладно внемлет скорби глас;
Иль в капище, склонив колени,
Жжет ладан гнусною рукой;
Или теснится на ступени
Амфитеатра за толпой,
(Чуть могут их сдержать подпоры),
Пришед из ближних, дальных стран,
Шумя, как смутный океан,
Над рядом ряд, сидят пароды;
И движутся, как в бурю лес,
Людьми кипящи переходы,
Всходя до синевы небес.
Сим торжеством соединенных?
Пришли отвсюду: от Афин,
От древней Спарты, от Микин,
С пределов Азии далекой,
С Эгейских вод, с Фракийских гор...
И сели в тишине глубокой,
И тихо выступает хор. 3
Походкой мерной и протяжной,
Священным страхом окружен,
Обходит вкруг театра он.
Не шествуют так персти чада;
Не здесь их колыбель была.
Их стана дивная громада
Предел земного перешла.
И движут тощими руками
Свечи, от коих темный свет;
И в их ланитах крови нет;
Их мертвы лица, очи впалы;
И свитые меж их власов
Эхидны движут с свистом жалы,
Являя страшный ряд зубов.
И гимн запели диким хором,
В сердца вонзающий боязнь;
И в нем преступник слышит: казнь!
Гроза души, ума смутитель,
Эринний страшный хор гремит;
И, цепенея, внемлет зритель;
И лира, онемев, молчит:
Кто чист младенчески душою!
Мы не дерзнем ему вослед;
Ему чужда дорога бед...
Но вам, убийцы, горе, горе!
Как тень, за вами всюду мы,
С грозою мщения во взоре,
Ужасные созданья тьмы.
Вы в лес, вы в бездну — мы за вами;
И, спутав вас в своих сетях,
Растерзанных бросаем в прах.
Вам покаянье не защита;
Ваш стон, ваш плач — веселье нам;
Терзать вас будем до Коцита,
Но не покинем вас и там».
И над внимавшими лежала,
Богинь присутствием полна,
Как над могилой, тишина.
И тихой, мерною стопою
Они обратно потекли,
Склонив главы, рука с рукою,
И скрылись медленно вдали.
Меж истиной и заблужденьем —
Со страхом мнит о Силе той,
Которая, во мгле густой
Скрываяся, неизбежима,
Вьет нити роковых сетей,
Во глубине лишь сердца зрима,
Но скрыта от дневных лучей.
Вдруг на ступенях восклицанье:
«Парфений, слышишь?.. Крик вдали —
То Ивиковы журавли!..»
И небо вдруг покрылось тьмою;
И воздух весь от крыл шумит;
И видят... черной полосою
Станица журавлей летит.
И имя Ивика помчалось
Из уст в уста... шумит народ,
Как бурная пучина вод.
«Наш добрый Ивик! наш сраженный
Врагом незнаемым поэт!..
Что, что в сем слове сокровенно?
И что сих журавлей полет?»
Как будто свыше откровенье,
Блеснула мысль: «Убийца тут;
То Эвменид ужасных суд;
Отмщенье за певца готово;
Себе преступник изменил.
К суду и тот, кто молвил слово,
И тот, кем он внимаем был!»
Незапной речью обличенный,
Исторгнут из толпы злодей:
Перед седалище судей
Он привлечен с своим клевретом;
Смущенный вид, склоненный взор
И тщетный плач был их ответом;
И смерть была им приговор.
На: Об искусстве поэтическим слогом...
член Союза писателей Москвы
Работали в различных странах.
Молочный блеск, голубизна туманов,
Знать, мастерам и Византии мало!
…катили войны чёрные валы,
и тишина в испуге отступала.
Огромные строения в Равенне
Реальность всё ж едва ль сведут на нет.
Бывает что-то смерти несомненней?
В Болгарии ли, Киеве – но солнце
Сияет всюду дивно по утрам,
Земля сама ему в ответ смеётся.
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Александр Городницкий
Питер Брейгель
О чём он думал, Питер Брейгель,
Какими образами бредил,
Когда изобразил Христа
На фоне северной равнины,
Сгибающим худую спину
Под перекладиной креста?
Фламандские вокруг пейзажи,-
Взгляните на одежды стражи,
На эти мельницы вдали!
Ещё один виток дороги,
И он взойдя на холм пологий,
Увидит в море корабли.
Ещё не Бог он. На мольберте
Он человек ещё, и смертен,
И явно выглядит чужим
В долине этой, в этом веке,
Где стужа сковывает реки
И над домами вьётся дым.
Светало.Около отлива
Кричала чайка хлопотливо.
Тяжёлый дождь стучал в окно.
О чём он думал, Младший Питер,
Когда лицо устало вытер,
Закончив это полотно?
О чём он думал, старый мастер?
В ночном порту скрипели снасти,
Холодный ветер гнал волну.
Об одиночестве пророка,
Явившегося позже срока,
Попавшего не в ту страну?
Толпа в предчувствии потехи.
Мерцают золотом доспехи,
Ладони тянет нищета.
Окрестность - в ожиданье снега,
И туча провисает с неба,
И над Голгофой - пустота.
С уважением Иванова Людмила Юрьевна, г.Новосокольники
На: Об искусстве поэтическим слогом...
К. Бальмонт
Леонардо Да Винчи
Художник с гибким телом леопарда,
А в мудрости-лукавая змея.
Во всех его созданьях есть струя-
Дух белладонны, ладана и нарда.
В нём зодчий снов любил певучесть барда,
И маг - о каждой тайне бытия
Шептал, её качая: "Ты моя".
Не тщетно он зовётся Леонардо.
Крылатый был он человеколев.
Ещё немного - и, глазами рыси
Полёты птиц небесных подсмотрев,
Он должен был парить и ведать выси.
Среди людских, текущих к Бездне рек
Им предуган был сверхчеловек.
На: Об искусстве поэтическим слогом...
К. Бальмонт
Микель Анджело
Всклик "Кто как бог!" есть имя Михаила.
И ангелом здесь звался. Меж людей
Он был запечатлённостью страстей.
В попранье их его острилась сила.
В деснице божьей тяжкое кадило,
Гнетущий воздух ладанных огней
Излил душой он сжатою своей.
Она, светясь, себя не осветила.
Стремясь с земли и от земного прочь,
В суровости он изменил предметы,
И женщины его- с другой планеты.
Он возлюбил молчание и ночь.
И, лунно погасив дневные шумы,
Сибилл и вещих бросил он в самумы.
На: Об искусстве поэтическим слогом...
М.И. Цветаева
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Алексей Апухтин
ГРЕЦИЯ
Посвящается Н. Ф. Щербине
Поэт, ты видел их развалины святые,
Селенья бедные и храмы вековые,—
Ты видел Грецию, и на твои глаза
Являлась горькая художника слеза.
Скажи, когда, склонясь под тенью сикоморы,
Ты тихо вдаль вперял задумчивые взоры
И море синее плескалось пред тобой,—
Послушная мечта тебе шептала ль страстно
О временах иных, стране совсем иной,
Стране, где было всё так юно и прекрасно?
Где мысль еще жила о веке золотом,
Без рабства и без слез... Где, в блеске молодом,
Обожествленная преданьями народа,
Цвела и нежилась могучая природа...
Где, внемля набожно оракула словам,
Доверчивый народ бежал к своим богам
С веселой шуткою и речью откровенной,
Где боги не были угрозой для вселенной,
Но идеалами великими полны...
Где за преданием не пряталося чувство,
Где были красоте лампады возжены,
Где Эрос сам был бог, а цель была искусство;
Где выше всех венков стоял венок певца,
Где пред напевами хиосского слепца
Склонялись мудрецы, и судьи, и гетеры;
Где в мысли знали жизнь, в любви не знали меры,
Где всё любило, всё, со страстью, с полнотой,
Где наслаждения бессмертный не боялся,
Где молодой Нарцисс4 своею красотой
В томительной тоске до смерти любовался,
Где царь пред статуей любовью пламенел,
Где даже лебедя пленить умела Леда
И, верно, с трепетом зеленый мирт глядел
На грудь Аспазии, на кудри Ганимеда...
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр,
Распростерт на ложе царском, - скиптр на сердце, -
Александр.
То, что было невозможно, он замыслил, он свершил,
Блеск фаланги македонской видел Ганг и видел Нил.
Будет вечно жить в потомстве память славных, страшных
дел,
Жить в стихах певцов и в книгах, сын Филиппа, твой
удел!
Между тем на пышном ложе ты простерт, - бессильный
прах,
Ты, врагов дрожавших - ужас, ты, друзей смущенных -
страх!
Тайну замыслов великих смерть ревниво погребла,
В прошлом - яркость, в прошлом - слава, впереди -
туман и мгла.
Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр.
Плача близких, стона войска не расслышит Александр.
Вот Стикс, хранимый вечным мраком,
В ладье Харона переплыт,
Пред Радамантом и Эаком
Герой почивший предстоит.
"Ты кто?" - "Я был царем. Элладой
Был вскормлен. Стих Гомера чтил.
Лишь Славу почитал наградой,
И образцом мне был Ахилл.
Раздвинув родины пределы,
Пройдя победно целый свет,
Я отомстил у Гавгамелы
За Саламин и за Милет!"
И, встав, безликий Некто строго
Гласит: "Он муж был многих жен.
Он нарекался сыном бога.
Им друг на пире умерщвлен.
Круша Афины, руша Фивы,
В рабов он греков обратил;
Верша свой подвиг горделивый,
Эллады силы сокрушил!"
Встает Другой, - черты сокрыты, -
Вещает: "Так назначил Рок,
Чтоб воедино были слиты
Твой мир, Эллада, твой, - Восток!
Не так же ль свяжет в жгут единый,
На Западе, народы - Рим,
Чтоб обе мира половины
Потом сплелись узлом одним?"
Поник Минос челом венчанным.
Нем Радамант, молчит Эак,
И Александр, со взором странным,
Глядит на залетейский мрак.
Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр.
Распростерт на ложе царском, - скиптр на сердце, -
Александр.
И уже, пред царским ложем, как предвестье скорых сеч,
Полководцы Александра друг на друга взносят меч.
Мелеагр, Селевк, Пердикка, пьяны памятью побед,
Царским именем, надменно, шлют веленья, шлют запрет.
Увенчать себя мечтает диадемой Антигон.
Антипатр царить в Элладе мыслит, властью упоен.
И во граде Александра, где столица двух морей,
Замышляет трон воздвигнуть хитроумный Птоломей.
Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр.
Споров буйных диадохов не расслышит Александр.
1900,1911
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Владимир Маккавейский
Сонет-пейзаж
Где ливня дальнего за частоколом свай лишь облак остовы у сумерек порога, — загадочно кривой казаться не желай, о ты, что в горизонт впиваешься, дорога. Где простоте луны, себялюбивой строго, и скудости дерев пристал собачий лай, не всуе ли искать от Феба до Сварога великих вечеров у ветви вялых вай? И глазу пастбищем не всуе ли понуро ты служишь, о пейзаж, и хрипом на дубу цевницу нив манишь и гор зовешь трубу туда, где, потушив последнюю избу, мертво, как тишина, что октябрями бура, уснула осени линялая гравюра. 24-25 февраля 1916С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Лев Эллис
Женщина с веером
Картина Пикассо Свершён обряд заупокойный, и трижды проклята она, она торжественно-спокойна, она во всём себе верна! Весь чин суровый отреченья она прослушала без слёз, хоть утолить её мученья не властны Роза и Христос... Да! трижды тихо и упорно ты вызов неба приняла и встала, кинув конус чёрный, как женщина и башня зла. Тебе твоё паденье свято, желанна лишь твоя стезя; ты, если пала, без возврата, и если отдалась, то вся. Одно: в аду или на небе? Одно: альков или клобук? Верховный или низший жребий? Последний или первый круг? Одно: весь грех иль подвиг целый? Вся Истина или вся Ложь? Ты не пылаешь Розой Белой, Ты Чёрной Розою цветёшь. Меж звёзд звездою б ты сияла, но здесь, где изменяют сны, ты, вечно-женственная, стала наложницею Сатаны. И вот, как чёрные ступени, сердца влекущие в жерло, геометрические тени упали на твоё чело. Вот почему твой взор не может нам в душу вечно не смотреть, хоть этот веер не поможет в тот час, как будем все гореть. Глаза и губы ты сомкнула, потупила тигриный взгляд, но, если б на закат взглянула, остановился бы закат. И если б, сфинкса лаской муча, его коснулась ты рукой, как кошка, жмурясь и мяуча, он вдруг пополз бы за тобой.С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Константин Фофанов
Декадентам
Бледная, с поблекшими чертами, А в очах огонь безумных грез, Вот она!.. Вокруг ее — хаос И жрецы с подъятыми власами. Бьют они в горячечную грудь, И вопят они о чем-то непонятном, Но не их кадилом — ароматным Свежим воздухом пора вздохнуть! Прочь, рабы! И прочь, князья уродства, Душен ваш бесчувственный огонь... Прочь, фигляры! Маску донкихотства Пусть сорвет с вас дерзкая ладонь! Нет, не гром вас божий покарает, Хохот черни злобно вас убьет... Ваша Муза — как больной урод, Что себя собою утешает! Чернь дерзка, но искренна порой... Ваша Муза — мумия пред нею... И пророк грядущего — метлой Вас прогонит, с вами — вашу фею, Вашу Музу с гаерской клюкой! 1900С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Софья Парнок
Лира
Первая лира, поэт, создана первоприхотью бога:
Из колыбели — на луг, и к черепахе — прыжок;
Панцирь прозрачный ее шаловливый срывает младенец,
Гибкие ветви сама ива склоняет к нему;
Вот изогнулись они над щитом полукружием плавным,
Вот уже струны Гермес сладостные натянул;
С первою лирой в руках он тайком пробирается к гроту,
Прячет игрушку, а сам, новой рассеян игрой,
Вихреподобный полет устремляет к Пиерии дальней,
Где в первозданной тени Музы ведут хоровод, —
В сад Пиерийский, куда ты, десятою музою, Сафо,
Через столетья придешь вечные розы срывать.
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Софья Парнок
x x x
Я не люблю церквей, где зодчий Слышнее Бога говорит, Где гений в споре с волей Отчей, В ней не затерян, с ней не слит, Где человечий дух тщеславный Как бы возносится над ней, — Мне византийский купол плавный Колючей готики родней. Собор Миланский! Мне чужая Краса! — Дивлюсь ему и я. — Он, точно небу угрожая, Свои вздымает острия. Но оттого ли, что так мирно Сияет небо, он — как крик? Под небом, мудростью надмирной, Он суетливо так велик. Вы, башни! В высоте орлиной Мятежным духом взнесены, Как мысли вы, когда единой Они не объединены!С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Мысли кипящей и мудрости тихим вершинам.
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Живописцы
Булат Окуджава
Живописцы, окуните ваши кисти
в суету дворов арбатских и в зарю,
чтобы были ваши кисти словно листья.
Словно листья,
словно листья к ноябрю.
Окуните ваши кисти в голубое,
по традиции забытой городской,
нарисуйте и прилежно и с любовью,
как с любовью мы проходим по Тверской.
Мостовая пусть качнется, как очнется!
Пусть начнется, что еще не началось!
Вы рисуйте, вы рисуйте,
вам зачтется...
Что гадать нам:
удалось — не удалось?
Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,
наше лето, нашу зиму и весну...
Ничего, что мы — чужие.
Вы рисуйте!
Я потом, что непонятно, объясню.
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Посейдон
Генрих Гейне
Перевод с немецкого Афанасия Фета
Солнце лучами играло
Над морем, катящим далеко валы;
На рейде блистал в отдаленьи корабль,
Который в отчизну меня поджидал;
Только попутного не было ветра,
И я спокойно сидел на белом песке
Пустынного берега.
Песнь Одиссея читал я - старую,
Вечно юную песнь. Из ее
Морем шумящих страниц предо мной
Радостно жизнь подымалась
Дыханьем богов,
И светлой весной человека,
И небом цветущим Эллады.
Благородное сердце моле с участьем следило
За сыном Лаэрта в путях многотрудных его,
Садилося с ним в печальном раздумьи
За радушный очаг,
Где царицы пурпур прядут,
Лгать и удачно ему убегать помогало
Из объятий нимф и пещер исполинов,
За ним в Киммерийскую ночь, и в ненастье,
И в кораблекрушенье неслось,
И с ним несказанное горе терпело.
Вздохнувши, сказал я: "Злой Посейдон,
Гнев твой ужасен,
И сам я боюсь
Не вернуться в отчизну!"
Едва я окончил -
Запенилось море,
И бог морской из белеющих волн
Главу, осокой венчанную, поднял,
Промолвив в насмешку:
"Что ты боишься, поэтик?
Я нимало не стану тревожить
Твой бедный кораблик,
Тебя не заставлю излишней качкой
Бояться за бедную жизнь.
Ведь ты, поэтик, меня никогда не сердил:
Ни башенки ты не разрушил у стен
Священного града Приама,
Ни волоса не спалил на главе
Полифема, любезного сына,
И тебе не давала советов ни в чем
Богиня ума - Паллада-Афина".
Так возввал Посейдон
И в море опять погрузился;
И над грубой матросской шуткой
Под водой засмеялась
Амфитрита, толстая торговка рыбой,
И глупые дочки Нерея.
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Царское Село
В. Кюхельбекер
Нагнулись надо мной дерев родимых своды,
Прохлада тихая развесистых берез!
Здесь наш знакомый луг; вот милый нам утес:
На высоту его, сыны младой свободы,
Питомцы, баловни и Феба, и Природы,
Бывало, мы рвались сквозь густоту древес
И слабым гладкий путь с презреньем оставляли!
О время сладкое и чуждое печали!
Ужель навеки мир души моей исчез
И бросили меня волшебные мечтаньи?
Веселье нахожу в одном воспоминаньи:
Глаза полны невольных слез!
Так, вы умчалися, мои златые годы;
Но - будь хвала судьбе: я снова, снова здесь,
В сей мирной пристани я оживаю весь!
Стою - и зеркалом разостланные воды
Мне кажут мост, холмы, брега, прибрежный лес
И светлую лазурь безоблачных небес!
Как часто, сидя здесь в полуночном мерцаньи,
На месяц я глядел в восторженном молчаньи!
Места прелестные, где возвышенных муз,
И дивный пламень их, и радости святые,
Порыв к великому, любовь к добру - впервые
Узнали мы, и где наш тройственный союз,
Союз младых певцов и чистый, и священный,
Всесильным навыком и дружбой заключенный,
Был братскою каменой укреплен!
Пусть будет он для нас до гроба незабвен:
Ни радость ясная, ни мрачное страданье,
Ни нега, ни корысть, ни почестей исканье -
Моей души ничто от вас не удалит!
И в песнях сладостных и в славе состязанье
Соперников-друзей тесней соединит!
Зачем же нет вас здесь, избранники харит?
Тебя, о Дельвиг мой, о мой мудрец ленивый,
Беспечный и в своей беспечности счастливый!
Тебя, мой огненный, чувствительный певец
Любви и доброго Руслана, -
Тебя, на чьём челе предвижу я венец
Арьоста и Парни, Петрарки и Баяна!
О други! почему не с вами я брожу?
Зачем не говорю, не спорю здесь я с вами?
Не с вами с башни сей на пышный сад гляжу?
Или, сплетясь руками,
Зачем не вместе мы внимаем шуму вод,
Биющих искрами и пеною о камень?
Не вместе смотрим здесь на солнечный восход,
На потухающий на крае неба пламень?
Мне с вами всё казалось бы мечтой,
Несвязным, смутным сновиденьем,
Всё, всё, что встретил я, простясь с уединеньем,
Увы! что у меня и счастье, и покой,
И тишину души младенческой отъяло
И сердце бедное так больно растерзало! -
При вас, товарищи, моя утихнет кровь,
И я в родной стране забуду на мгновенье
Заботы и тоску, и скуку и волненье,
Забуду, может быть, и самую любовь!
14 июля 1818, Царское Село
На: Об искусстве поэтическим слогом...
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Поэзия
О, как он услужлив, угодливо-нежен –
Мой сказочный век электронных поделок!
Он к облачным высям бетонных скворешен
На лифтах возносит птенцов обалделых.
Балует, суёт за игрушкой игрушку –
Но что нам наивная эта опека,
Покуда мы маемся, бедную душу
Царапая в кровь о неровности века?
Попойка ли, мистика – что иллюзорней?
Какое смешнее лекарство от стресса?
Я тоже спасаюсь. Я трогаю корни,
Что держат зелёную крону прогресса.
Из почвы, на вид оскуделой и нищей,
Целебные соки несут они листьям,
Питая их трудной и вечною пищей –
Любовью, и совестью, и бескорыстьем.
И если вот-вот – и дойду я до точки,
Удушья вот-вот не смогу одолеть я,
То мой кислород – это тихие строчки
Поэтов второй половины столетья.
Не новь авангарда, не пафос плакатный,
Не классика даже (простите, предтечи!) –
А этот язык, до озноба понятный,
Слова на родном, современном наречье.
И если безрадостно ношу влачу я –
Нужда ли, тоска ли меня засосала,
Я книгу открою – и, вздрогнув, почую,
Как сладостно чиркнет кремень о кресало.
Я выживу – ибо хранят мою веру
В бессмертную душу, в высокое небо
Вот эти негромкие строки. К примеру –
Булата, Давида, Арсения, Глеба…
Любовь Сирота
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Наши поэты
Конечно, Баратынский схематичен.
Бесстильность Фета всякому видна.
Блок по-немецки втайне педантичен.
У Анненского в трауре весна.
Цветаевская фанатична муза.
Ахматовой высокопарен слог.
Кузмин манерен. Пастернаку вкуса
Недостает: болтливость – вот порок.
Есть вычурность в строке у Мандельштама.
И Заболоцкий в сердце скуповат...
Какое счастье – даже панорама
Их недостатков, выстроенных в ряд!
Александр Кушнер
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
С уважением, Антонина Александровна
На: Об искусстве поэтическим слогом...
Федор Сологуб
Царевной мудрой Ариадной
Царевич доблестный Тезей
Спасен от смерти безотрадной
Среди запутанных путей:
К его одежде привязала
Она спасительную нить, -
Перед героем смерть стояла,
Но не могла его пленить,
И, победитель Минотавра,
Свивая нить, умел найти
Тезей к венцу из роз и лавра
Прямые, верные пути.
А я - в тиши, во тьме блуждаю,
И в Лабиринте изнемог,
И уж давно не понимаю
Моих обманчивых дорог.
Всё жду томительно: устанет
Судьба надежды хоронить,
Хоть перед смертью мне протянет
Путеводительную нить, -
И вновь я выйду на свободу.
Под небом ясным умереть
И, умирая, на природу
Глазами ясными смотреть.
17 марта - 27 апреля 1896
С уважением, Антонина Александровна