Юлия, с удовольствием поддержу Вашу идею. С уважением, Тимакова Елена Викторовна.
  У всякой войны, как у медали, есть две стороны: помимо лицевой еще и оборотная, о которой не сообщалось в военных сводках. А фронтовики, если и говорили о ней, то в узком кругу, да и то вполголоса. Одной из таких страниц была судьба советских военнопленных. 
  Маленький поселок Мирный, где я живу, затерявшийся посреди болот и густых лесов, проводивший в годы Великой Отечественной на фронт своих дедов, отцов и сыновей, вписал и свою страницу в эту страшную книгу правды о войне, о том, что было, о том, что никогда нельзя забывать. Накануне 65 – летия Великой Победы мы с болью вспоминаем о Кузнецове Семене Алексеевиче, узнике концентрационного лагеря Маутхаузен. Может быть, кто-то скажет, зачем ворошить прошлое? Нет, об этом должен помнить каждый взрослый, это должен знать каждый подросток. Современный русский писатель В. Распутин сказал: «Человек жив, пока жива его память». Так вот, пока живы сегодня в поселке 6 ветеранов Великой Отечественной войны, пока живы вдовы и дети фронтовиков, мы должны сохранить и передать потомкам эту добрую память о былом, как священную реликвию.
    Пленный – ужасное слово. Очутившиеся в плену независимо ни от чего автоматически становились изменниками или предателями. Даже их родственники подлежали репрессиям, как семьи нарушивших присягу и предавших Родину дезертиров. К октябрю 1945 года из плена на Родину вернулось более 1,5 млн. человек и многие из них из фашистской неволи отправились прямиком в сталинские лагеря. Зачастую такая судьба ждала узников концлагерей. Еще долгие 10-летия в анкетах и личных листках присутствовал обязательный вопрос: «Находились ли Вы в плену или на временно оккупированной территории?»
  Сегодня на территории поселка Мирный живут 3 женщины, которых тоже можно назвать узницами фашизма: Фокеева М.М., Гущина Е., Прохорова А. Маленькими детьми оказались они на временно оккупированной территории, но до сих пор просыпаются по ночам от страшных снов-воспоминаний.
  Жертвы войны – вот так сегодня мы называем их. Только почему-то эти горькие слова мало у кого вызывают сострадание. Может быть, наши сердца очерствели? Или просто мы все устали от постоянных невзгод, что забываем подчас поинтересоваться у соседа или соседки о том, что их тяготит или тревожит? Как метка русская пословица «Слово лечит, слово и калечит»! Так давайте вспомним добрым словом тех, кому досталась эта нелегкая судьба. Вместе с Волковым Иваном – о его дедушке, Кузнецове С.А. Вместе с Фокеевым Сергеем – о его бабушке, Фокеевой М.М. 

Он прошел сквозь пули и колючую проволоку, но остался жить.
  Это сочинение о моем дедушке, Кузнецове Семене Алексеевиче, узнике концентрационного лагеря Маутхаузен. Дедушка умер в 1985 году, поэтому я знаю о нем только по фотографии и рассказам мамы и тети Веры, но услышанное пронесу сквозь года, потому что такое нельзя позабыть.
  Село Абакумово Суздальского района Владимирской области до войны было богатым: земля жирная, плодородная. Недаром с давних времен «опольем» зовется. В 1932 году дед-колхозник со своей бригадой собрал такой урожай сои, что его как передовика производства послали в Москву на Выставку достижений народного хозяйства, где вручили грамоту, подписанную самим Сталиным. (Грамота от сырости и старости истлела, а уголок ее с гербовой печатью и подписью вождя остался: сегодня он напоминает нашей семье о былых заслугах деда.)
  С 1934 года дед вместе с другими колхозниками уезжал каждый сезон работать на торфоразработки – Второвское торфопредприятие. Очень нужны были там рабочие руки: предприятие росло, строилось, возводились бараки для переселенцев, избы-читальни, клубы, мастерские. А Семен Алексеевич был хорошим печником, кровельщиком, конопатчиком. Дома, в родном Абакумове, оставалась жена с тремя сыновьями: Александром, Михаилом и Виктором.
  Но пришла война. И в1941 году дедушку забрали на фронт. Я не знаю, закончил ли он какие курсы, (мама тоже не знает), но сражался уже сержантом. 
  В первые месяцы войны армия генерала Власова, в которой воевал дедушка, попала в окружение. Так уж получилось, что помощи ждать было неоткуда: весь полк попал в плен. В холодных, забитых до отказа вагонах, голодных, вшивых, но не сломленных советских солдат, доставили в Австрию. Впереди – 4 страшных года полужизни-полусмерти в концлагере Маутхаузен с особо жестким режимом. Теперь я знаю, что за семь лет его существования (с 1938 по 1945) узниками этого лагеря было около 335 тысяч человек, казнено и замучено 122 тысячи человек, в том числе свыше 32 тысяч советских граждан. 
  Мама вспоминает, что рассказывал ей отец: «Выстроили всех привезенных на плацу, раздели донага, облили из шлангов холодной водой, дали полосатую робу и порядковый номер. (Время стерло из маминой памяти точный номер отца, но это была четырехзначная цифра, и начиналась она с двойки.) Хуже всего было евреям. Их расстреляли сразу. Досталось и тем, кто имел золотые зубы и коронки: их вырывали живьем, не церемонясь. Женщинам обрезали волосы. А потом всех пленных развели по холодным баракам, где, кроме деревянных нар в три яруса и длинного стола с двумя лавками по бокам, ничего не было… 
  Со всех сторон раздавался сиплый кашель, кого-то рвало, кто-то харкал кровью. А каждое утро – работа, тяжелая, до одышки: таскали в руках огромные камни, откалывая их кирками, грузили на тачки и везли к вагонеткам. И так с рассвета до заката. На завтрак и ужин – кофейная гуща и маленький кусок черствого хлеба. Рацион питания был так скуден, что ели листья и траву. Обессиленные погибали – их расстреливали сразу.
  Каждый бедолага считал за счастье попасть к австрийскому помещику, нуждающемуся в рабочей силе, который на подводах приезжал за крепкими пленными узниками. Только у него можно было поесть каши и овощей.
  Но самой страшной была зима, сковывавшая не только земляной пол в бараках, но и кровь в жилах узников. Теплой одежды не было, фашисты рассчитывали на мягкую европейскую зиму, но одетым в лохмотья живым скелетам даже минус четыре градуса казались суровой стужей.
  А еще пытки, пытки. Генерала Карбышева фашисты вывели на 20-градусный мороз, облили ледяной водой раз, еще раз, еще, и так до тех пор, пока он не превратился в ледяной столб.
  Мыслей о побеге даже и не возникало. Всякая попытка к бегству влекла за собой немедленный расстрел. Да и куда бежать? Кругом колючая проволока под током, да и за проволокой враги».
  В дедушке за 4 года концлагеря осталось 38 килограммов веса. Это был живой труп: кожа да кости, да букет болезней, самая страшная из которых – туберкулез.
  Уже в начале 1945 года партию русских военнопленных, среди которых был и мой дед Семен, фашисты хотели срочно перебросить в другой лагерь, уже в Германию, - Дахау, но не успели – пришло освобождение. Трудно представить, что бы было, остался ли бы мой дед в живых, если б попал в Дахау. Ведь Дахау – это первый концентрационный лагерь в фашистской Германии на окраине города Дахау близ Мюнхена, который строился как лагерь смерти: здесь имелись крематорий, газовые камеры, «каменный мешок» (подвал без окон), медицинская лаборатория для опытов над людьми.
  Освобожденных узников надо было срочно лечить. Мой дед при росте 170 см и весе 38 кг не держался уже на ногах. Он попал в военный госпиталь под Веной (в освобожденной Австрии), где провел 4 месяца.
  А осенью 1946 года Кузнецов Семен Алексеевич вернулся в родное Абакумово, где его взору предстал пустой дом: жена Екатерина уже умерла.
  Людское горе в те далекие времена сближало людей. Его сыновья не попали в детдом, их воспитала Солдатова Наталья Тимофеевна, потерявшая своего мужа еще в 1941: где своих четверо, там и еще троим место найдется. Семерых в войну спасла от голода и холода: соседских Александра, Михаила и Виктора и своих Валентину, Виталия, Евгения и Сашу. Для всех стала матерью, а для Семена Алексеевича впоследствии и женой. В 1947 свадьбу сыграли, а в1948 родилась дочь Вера, и в 1951 – моя мама Галина. Такая большая семья приехала на Второвское торфопредприятие, где дед до войны работал по строительному делу. Получили надел земли для строительства дома, сруб в Дюковом Бору заказали (местный лес болотный, поэтому не годился для дома), а пока строили, жили в вырытой на усадьбе землянке целых 1,5 года. Только зимой детей, что поменьше, добрые люди-соседи к себе забирали, чтобы не замерзли.
  Моя бабушка, которой тоже давно нет в живых, берегла деда, как могла: поила козьим молоком, творогом, сметаной, лечила в Патакинском туберкулезном санатории. Только ее забота и уход помогли ему дожить до 82 лет.
  А я сегодня горжусь тем, что школа, в которой я учусь, строилась моим дедом, что каждый кирпич здесь таит тепло и ласку рук русского солдата, фронтовика Кузнецова Семена Алексеевича, прошедшего сквозь пули и колючую проволоку, но подарившего мне жизнь.
Ученик 9 класса Мирновской средней школы Камешковского района Владимирской области  Волков Иван. 

   Жизнь на оккупированной территории
    Дети войны… Когда я слышу эти слова, у меня содрогается сердце, появляются тревожные нотки в голосе. Мне становится страшно оттого, что это могло быть и с нашим поколением, поколением. Меня все время мучает вопрос, а смог ли бы я выжить в те страшные годы, хватило бы у меня сил и мужества перенести тяжкие годы лишений? Кусочек черного хлеба на день, а иногда лепешка из лебеды, росшей на околице деревни, и простая вода вместо чая, заправленная кусочком коры с дерева. Не могу себя представить тем маленьким ребенком в разбитой фашистами деревне, каким была моя бабушка, Фокеева Мария Михайловна. Это сочинение о ней, моей родной, дорогой, любимой.
  Война настигла мою бабушку в пятилетнем возрасте. Жила она в то время в деревне Ровно Белёвского района Тульской области с мамой и двумя младшими братьями. Как и во всех русских семьях, отца-кормильца с первых дней войны взяли в армию.
  До сих пор помнит бабушка Маша страшный гул немецких самолетов, бомбивших мирную русскую деревню. Все произошло так внезапно, что люди к этому были не готовы. Женщины хватали в охапку ребятишек, своих и соседских, и бежали в поле прятаться в высокой ржи. Обезумевшие животные метались из стороны в сторону. Эту первую в своей жизни бомбежку бабушка пережидала в поле вместе с соседкой и ее детьми, так как ее мама была на работе в поле.
  Везде рытвины и воронки от разорвавшихся снарядов – вот такой пейзаж предстал взору после затишья, которое было недолгим. Кованый немецкий сапог ступил уже через два часа на бедную, испытавшую первый ужас войны, улицу деревни Ровно. Фашист грабил, разорял пострадавшие от бомб дома: отбирал у женщин хлеб, муку, яйца, резал скот. Самые лучшие дома достались оккупантам, а мирные жители – женщины и дети – 
прятались по подвалам, погребам полуразрушенных изб. В одном из таких подвалов пряталось несколько семей.
  Фашист хотел крепко осесть на русской земле: оккупация Ровно продолжалась 2 месяца.
  Бабушка Маша, тогда еще маленькая девчушка, вместе с соседними ребятишками по ночам отрывала картошку на затоптанных немцами огородах и ела прямо сырой: так хотелось есть. Но еще больше бедные дети желали выспаться. Страх ходил по пятам, поэтому ночью искали пищу, а днем прятались, кто, где мог. Дом, такой красивый и добротный, построенный перед самой войной, достался фашистам. А семья бабушки ютилась в покосившемся, продуваемом со всех сторон сарае. Самый младшенький, которому не было и двух лет, все время плакал, особенно по ночам, и фашисты не раз грозились убить его.
  Все вокруг молились о спасении. Семья считала каждый прожитый день и благодарила бога за то, что даровал жизнь. Ведь ежедневно в деревне раздавались выстрелы – это пьяные звери-фашисты устраивали самосуд, убивая целые семьи, не щадя ни старух, ни грудных детей. А ночью слышались стоны раненых, но подходить к соседям было страшно – враг был повсюду.
 С болью в сердце бабушка вспоминает те два долгих месяца. Казалось, что и не месяцы это вовсе, а годы. И стар, и млад теряли уверенность в том, что их спасут. Но помощь пришла. Со слезами счастья в радостных глазах висли дети на русских солдатах, обнимали, просили хлеба. А вместе со спасением пришла и беда: документы у всех оставшихся в живых отобрали, взрослых подвергли допросам, многих увезли на «проверку».
 После освобождения родственники из соседнего Давыдова забрали мою прабабку с детьми к себе. Но жизнь там не сложилась, и страдальцы вернулись обратно в Ровно через 4 месяца. Тянуло назад домой, на пахнущие душистыми яблоками улицы родной деревни. А родина встретила бедолаг неприветливо: часть дома растащили по брёвнам, и документов нет, и рук рабочих нет – одна прабабка с тремя детьми на руках.
 И началась борьба за жизнь, даже, я бы сказал, за существование. На задворках усадьбы вырыли землянку, укрепив её оставшимися брёвнами. И вот так жили до самого конца войны. Бедная женщина, как могла, берегла своих детей. Наверное, бабушка моя тогда была покрепче, а вот самый маленький, её младший братик, обморозил ножки. Думали, не жилец он больше на этом свете, но врачи из фронтового госпиталя, что находился неподалёку, спасли малыша. Последствия этого страшного времени, увы, для него оказались плачевными: в двадцатилетнем возрасте он оглох, ноги тоже еле носили его – полный инвалид.
 Сегодня моей бабушке уже 76 лет. Она пенсионерка, живёт в посёлке Мирном Камешковского района Владимирской области, растит внуков и правнуков. И только маленькая бумажная справка напоминает о том, что она узница фашизма, жившая на оккупированной территории. Шесть лет назад похоронила Фокеева Мария Михайловна свою маму, мою прабабку, которая мечтала умереть на своей земле, там, в Белёвском районе Тульской области, в деревне Ровно, где сама родилась, выросла, пережила ужас войны, схоронила младшего сына.
 Я взрослею, а срок, отведённый богом для жизни на этой земле моей бабушке, укорачивается. Спасибо ей за то, что она есть.
  Ученик 10 класса Мирновской средней школы Камешковского района Владимирской области  Фокеев Сергей.